Выборг, Валаам, Вырица

Ранний вечер 11-го июля. Стою на трассе Санкт-Петербург – Выборг вот уже полчаса. Поток машин настолько плотный, что пора бы уехать на Выборг уже несколько раз, но этого почему-то не случается.

Интуиция тихо подсказывает причину:

- А ведь ты и не хочешь расставаться с этим семинаром, не желаешь отпустить все и попрощаться окончательно, - внутри себя, - не смотря на то, что очень тепло и прочувствованно попрощалась и обнялась со всеми. Хочешь еще побыть в этом, задержать длящееся мгновение…

-…Да, это правда, - молча признаюсь я своей всевидящей интуиции, предчувствующей, что это волшебное впечатление от семинара растает потихоньку, как только я словлю машину, и возникший в моей жизни внешний собеседник неумолимо заглушит или перебьет внутреннего…

Схожу с трассы и сажусь на траву немного поодаль от рюкзака. Заполняющееся безраздельным ликованием внутреннее состояние окрашивается легкой грустью от предстоящего окончательного прощания с ним. Грусть сопротивляется прощанию, хитрит, тянет время, - не дает подступиться наволакивающейся неизвестно откуда щемящей боли… Попрощаться – будто добровольно согласиться разорвать себя на кусочки, нарушить это благостное состояние целостности и наполненности. Удивляюсь своим чувствам и радуюсь такому открытию: неужели я снова способна так чувствовать – себя и мир как живое существо?

…И все же пора попрощаться, чтоб родиться для продолжения новой жизни.

…С тем единством, которое я продолжала ощущать и за воротами турбазы, где проходил наш семинар, по насмешливой иронии судьбы от самих ворот едучи в стареньком «Москвиче» - вслед за автобусом, увозящим в направлении Питера ребят, не дождавшихся меня, замешкавшуюся со сбором вещей, на остановке, - так близко, что я могла их отчетливо рассмотреть, - но до развилки на Питер и Выборг так и не заметивших этого попутного соседства… Вот он, момент прощания, где наши дороги расходятся, - на этой развилке. Дальше – каждому своя дорога. И, как бы мне не хотелось остаться со всеми подольше, мне теперь – в Выборг, и отказаться от своих намерений я не могу…

Прощалась, переживая внутри семинар, пока не почувствовала, что последним воспоминанием в прощании с семинаром поставлена окончательная точка, и вместе с тем все переживаемые чувства, несмотря на эту окончательную точку, останутся моими и навсегда со мной как что-то дорогое, но более не заслоняющее остальную жизнь…

…В Выборге меня подвезли прямо под ворота парка Монрепо, как я мысленно и пожелала, несмотря на то, что водителю было, конечно же, совсем не туда.

Висевшая на входе парка схема гласила, что в парке есть родник, который первым делом я и вознамерилась найти. По ходу движения решила уточнить у проходящих мимо туристов, туда ли иду. Крупный седовласый дядечка стал извиняться по-английски. Сориентировавшись в его англоговорящести, я быстро исправилась:

-…Water? – и получила на ломаном английском вполне исчерпывающее разъяснение.

На подступах к роднику вдруг непонятно откуда вывернулись под ноги двое мальчишек в грязноватой одежде:

- Дайте 5.50!

- А на что вам?

- На хлеб.

- А печенья хотите?

Они сначала не поверили, когда я распаковала рюкзак и отдала им почти весь пакет печенья, сказав, что возьму себе 2 штуки попробовать. Еще там лежал бутерброд с толстым куском ветчины, подсунутый мне девчонками из нашей комнаты, но я посчитала, что этим мальчишкам он нужнее.

Набрала бутылку воды и побрела в парк, знакомясь с ним и подыскивая ночевку. Первое понравившееся место – под сосной, окруженной какими-то незнакомыми мне видами мха, большими, плотными и мягкими, стоящей на вершине гигантского округлого камня диаметром купола метров 30-40 – я все же, недолго поколебавшись, покинула. Слишком близко от родника, на центральной тропинке в эту сторону, - слишком незащищено на таком открытом, хоть и солнечном, приятно освещенном месте.

Нашла себе место на уступе одного из камней, стеной нависающем над заливом, помолившись на ночь, чтоб назавтра пересечься с туристами, едущими на Валаам. Находиться в Выборге больше одной этой ночи в мои планы не входило, а ехать на Валаам в одиночку не хотелось, т.к. плавать автостопом я не умела, - не доводилось, - и как, с кем и где договариваться, чтобы проплыть бесплатно, я просто не представляла.

Наутро меня разбудили голоса, доносящиеся снизу, откуда с почти вертикального утеса я никак не ждала вторжения в мой ночной покой. С трудом приоткрыв глаза лишь настолько, чтобы рассмотреть двух парней в рюкзаках, в которых легко угадывались или автостопщики, или как минимум дикие туристы, т.е. свои, я так и не нашла спросонку сил среагировать на их появление, и, перевернувшись на другой бок, не в силах окликнуть их, тут же провалилась обратно в сон.

Выспавшись, обнаружила усыпанные крупными только поспевшими ягодами сплошные месторождения черники вокруг. В рюкзаке была припасена банка тушенки и набор еды быстрого приготовления и сладких сухофруктов дней на пять, так что я решила не спешить покидать такое роскошное место, тем более, к моему возвращению в Беларусь наши черничники будут уже основательно прочесаны и обобраны, т.к. черника у нас уже пошла как раз к моему выезду на семинар. Целый день я отдыхала, распластавшись и подремывая на гребне одного камня, с которого можно было свалиться сразу на прибрежные камни с высоты метров восьми - десяти. К вечеру, спрятав рюкзак и прихватив фотоаппарат, отправилась рассматривать и фотографировать парк и его пейзажи, благо освещенности по вечерам в России на такой широте можно подивиться.

Нащелкав картинок и заприметив, что лучше снять завтра в утреннее время, при другом направлении падающего света, вернулась и стала устраивать ночлег. Постелила на камне коврик, потом спальник, в ноги кинула рюкзак, а по бокам от него на ширине коврика по кроссовке, и все это завернула в кокон целлофановой пленки. Вышло очень даже внушительно: будто какой-то двухметровый здоровяк в спальном мешке, которого лучше не тревожить, а то, неровен час, встанет и намнет бока, так что мало не покажется. Прошуршавшие рядом продиравшиеся по каменным стенам на заре гуляющие даже извинились за то, что разбудили, - но, по-моему, я и проснулась-то как раз на их извинительную речь.

Следующий день я провела почти так же праздно, как и предыдущий, соизволив лишь помыться и постирать одежду. Надвигающаяся гроза застала меня врасплох в купальнике и с мокрой постиранной одеждой, из-за чего я обнаглела настолько, что решила самовольно вселиться в чей-то бревенчатый закуток с натянутым сверху целлофановым тентом размером три на четыре метра, как оказалось, только что покинутый (в дымящийся углях костра оставались теплые жестяные банки), поскольку моего «тента» из куска целлофана размером полтора на два с половиной явно не хватило бы, чтобы пережить такой ливень. До разразившегося вскорости многочасового ливня успела, так и продолжая бегать по окрестностям в купальнике, насобирать дров на вечерний и утренний костер. В бревенчатом «уголке» нашла дополнительную кружку, в которой приготовила себе кисель - в нагрузку к ужину. Обнаруженная возле домика-«уголка» сколоченная скамейка оказалась как нельзя кстати, чтоб устроиться на ней на ночь поудобнее, переставив ее внутрь в «уголок» и домостив рядом с ней три сосновых длинных балки, концами уложенных на бревенчатый остов «уголка», чтоб расширить ложе до ширины коврика. Валявшимися двумя громадными кусками целлофана отгородилась от дождя с прилегающих к «уголку» боков. Найдя новую модификацию жилища вполне обнадеживающей для сухой и теплой ночевки в такую отвратительную погоду, залезла в спальник и заснула беспробудным сном младенца, очнувшись лишь к половине второго следующего дня.

Спешить не хотелось, и завтрак и сборы заняли часа два.

Покидая парк, еще раз вспомнила неожиданную вчерашневечернюю встречу: дама, шедшая навстречу по тропинке на отшибе парка, у которой я уточняла дорогу, вдруг заговорила со мной об энергетике пространства, в частности, парка в Выборге. Я захотела подарить ей на память что-нибудь из моих художественных фоток, но она, повосторгавшись ими, все же так и не приняла ни одной, на прощание оборонив фразу:

- Подарите мне свое имя!

… На семинаре Надежда Витальевна, отведя меня в сторону от костра, говорила именно об этом – вжиться в свое имя, и быть для других – Надеждой…

А восприятие пространства на таких каменных холмах и выемках (на искривленной поверхности) и в самом деле другое, чем на плоской однообразной равнине. После первой ночи появилось ощущение, что камни вокруг вовсе не однотипные безликие достопримечательности здешнего ландшафта, создающие сложности с передвижением, а разные, одушевленные - каждый со своим "характером" - и живые, молча прислушивающиеся и внимающие моему присутствию рядом с ними. Особенно уютно привлекали три соседних камня вокруг кострища, к которым я и перебралась на вторую ночь. Интересно, что не смотря на то, что от самой ближней моей стоянки до родника было километра полтора, из которых полкилометра петляли пучками равноценных тропинок, переплетающихся друг с другом и вновь расходящимися с периодом в два-три камня-холма или камня-пригорка, я, не обдумывая и почти не запоминая зрительно окрестности своего пути, наугад чувствовала пространство этих камней и тропинок и могла безошибочно пройти той же дорогой со второго раза, либо угадать, как пойдет тропинка, если я с нее сойду, и где она ко мне вернется. Прочувствовала, что прямее – отнюдь не означает быстрее в искривленном пространстве, равно как и в жизни. Здесь быстрее – по-другому, - петляя по вершинам холмов и камней, и оставаясь все время на верху, хотя бы и локальном. Я чувствовала пространство, в котором живут эти камни, не думая и не напрягалась, чтоб рассмотреть и вспомнить характерные детали. Какой-то осколок этой способности схватывать пространство остался со мной и потом…

То ли в результате психофизических упражнений на семинаре, то ли в результате необходимости в пространстве камней, каменных стен, утесов, «ступенек» размером в пол моего роста и расщелин двигаться и координировать движения как-то принципиально иначе, чем обычно на равнине, но ощущения при движении в Выборге изменились. Появилось ощущение силы, идущей не от накачанности и тренированности мышц и стереотипных движений, а от легкости и гибкости в теле, рождающихся из мельчайшего движения, в котором результат заложен лишь как в зародыше, и разворачивается почти из ничего с неведанной доныне стремительностью, виртуозной точностью и минимумом приложенных усилий. Наверно, я соприкоснулась с тем, что в борьбе именуется взрывной силой.

В намерениях моих было восполнить в Выборге недостающие продукты, проявить отснятую пленку и засветло (т.е. до полуночи 14-го июля) добраться до Владимирской бухты под Приозерском, откуда, как я слышала, можно запросто заплыть на о. Коневец и посмотреть Коневецкий монастырь, и уже в бухте сориентироваться, когда, чем и откуда можно попасть потом на Валаам. Владимирская бухта привлекала меня еще и тем, что находилась на западном берегу Ладоги, и наутро я рассчитывала при хорошей погоде сфотографировать уникальное явление: стареющий серпик луны (последний день перед новолунием, т.е. самая маленькая долька месяца), светящийся в красках зари рядом с восходящим над поверхностью воды солнцем.

Ожидая на центральной площади проявку, а потом и печать пленки, сидела на ступеньках и наблюдала за стаей окормляющихся с людских рук голубей. Один, самый смелый, и на мою ладошку заглянул и неоднократно приземлялся, чтоб склевать орешки. Приятно, когда тебе доверяют и садятся прямо на руку.

В полдевятого вечера я почувствовала, что мне пора, и двинулась по улице, выходящей из города на Питерскую трассу. Выпав на трассу из городского автобуса, и находясь в каком-то мечтательно-полумолитвенном трансе, махнула рукой вникуда, даже не глядя на водителя. Остановилась первая же ехавшая машина, в которой я добралась до пересечения со связкой между Выборгским и Приозерским шоссе. В следующей машине, которую я тоже долго не ждала, рядом с водителем оказался, похоже, ветеран войны из «горячих точек», судя по употребляемой лексике («братишка, дави на гашетку») и стилю общения (быстро становятся «своими», и, к примеру, на прощанье сказал «пока!», хотя общались мы всего 32 км).

На Приозерском шоссе мне опять несказанно повезло: водитель «Волги» поворачивал с трассы как раз на дорогу, ведущую к Владимировской бухте, но не доезжал до бухты одну деревню. Зато он исполнил мою невысказанную вслух мечту – рассмотреть преславутую Вуоксу, остановившись сразу за рекой и предложив мне три минуты времени на ее фотографирование.

От Заостровья, в котором часы показывали 23:40, до Владимировской бухты оставалось всего 5 км, и я, превозмогая трусливое искушение подыскать быстрый ночлег поблизости, пока сумерки не перешли в ночь, все же двинулась вперед, по опыту зная, что за рискованным решением последует какой-то очень стоящий и нужный в данный момент подарок судьбы. Так и случилось: догнал и подвез «Москвич», в котором дама задалась целью непременно попасть в то самое место, где она была когда-то, и этим местом, после плутаний на машине по Владимировке и военному гарнизону, оказался причал Владимировской бухты. Полюбовавшись причалом и посигналив мне, пара удалилась на машине в более укромное место. Словно и ехали затем, чтобы подвезти в нужное время в нужное место…

На причале я прочитала какие-то телефоны паломнической службы, капитана и еще кого-то, из чего заключила, что именно отсюда и плавают кораблики, как я ошибочно предположила тогда, на Коневец.

Впечатление от ночного зарева над Ладогой все же испортил полуостров с северо-восточной стороны, на котором разместилась военная часть, - утром он заслонит то уникальное зрелище северных широт, ради которого я сюда так стремилась, чтобы поутру запечатлеть на пленке.

Осмотрела причал: деревянный, чистый, с зазорами между досками для слива воды, если вдруг пойдет дождь (ну не в луже же потом лежать!). Спать очень даже подходящее место, - на досках тепло, только вот сыровато из-за открытости ветру, а утром еще и туманом может накрыть. На причале заметила деревянную конструкцию, которую приняла сначала за три кинутых друг на друга ящика, сдвинутых немного лесенкой и начала прикидывать, как ими воспользоваться, чтобы в случае дождя натянуть с их использованием свой «тент». Через некоторое время врубилась, что это ступеньки для восхождения на корабль, а не ящики, и зацепить целлофан я за них не смогу. Зато тут же нашлось новое применение: в качестве зажима (между досок) для вновь приклеенных оторвавшихся подошв кроссовок, а также в качестве вешалки и сушилки на ветру для носков, ну и еще в качестве пусть не подушки, но чего-то обеспечивающего чувство безопасности со стороны головы и защищенности рюкзака с его содержимым.

На ночь опять помолилась, чтоб все устроилось так, чтобы вписаться в компанию малоденежных туристов, желающих плыть автостопом, и, доверившись Богу и своей интуиции, заснула мертвым сном в надежде проснуться именно тогда, когда будет вовремя.

Пробудилась в 8:36 от тепла, разлившегося по левому боку темно-синего спальника, нагретого солнцем - с желанием продлить сладкое удовольствие еще немного, но, вспомнив о своей молитве быть разбуженной в нужное время, начала собирать вещи после ночевки. Моя расторопность оказалась очень кстати: на подходе к причалу возникли первые туристы с рюкзаками (улыбнулась: вот и молитва сбылась!) – как раз когда я зачехлила спальник и стала прикреплять его к рюкзаку вместе со сложенным ковриком. Когда туристы подошли, я уже вытаскивала заклеенные кроссовки из ступенек трапа, несколько стесняясь неуместности и странности своего пребывания и поведения на причале.

И вдруг выяснилось, что теплоход будет здесь в 9:30 и идет он не на Коневец, а на Валаам! Вокруг набежало 2-3 группы паломников, стремившихся погрузиться на теплоход в первую очередь. К тому моменту я узнала, что проезд стоит 300 рублей – ровно столько, сколько у меня оставалось, если не брать в расчет десятирублевую мелочь и монеты. Цифра 300 для меня была шоком, - я надеялась, что теплоход будет стоить меньше. Решимость ехать любой ценой поколебалась, - что я буду делать без денег на Валааме и как поеду домой? Тем более, что группа из троих туристов, с которыми я тут же завязала знакомство, оказалась цивильной, т.е. ночующей в гостиницах и в деньгах отнюдь не стесненной, а, значит, это была не моя компания для вписки на борт. Решимость увидеть задуманное место (Валаам) все же победила: даже если не удастся добраться бесплатно или подешевле, у меня запас сухпайка на три дня, как раз сутки на Валааме и двое суток домой. А с горя при пустом кошельке я с Валаама как-нибудь выберусь: или морским автостопом, или, если все тут пропитано коммерцией и без денег не покинуть Валаам никак, то на какой-нибудь грузовой барже.

И опять, когда я была готова пожертвовать всем(!) необходимым, что у меня оставалось на жизнь ради страстно желаемого, госпожа Фортуна повернулась новым, неожиданным, боком и эта жертва стала не нужна. Пока паломники ломились на теплоход, я краем глаза заметила еще одну тройку туристов, выжидательно стоящих несколько в стороне, и, как я правильно догадалась, не спешащими расставаться с такой суммой денег за проезд. Мы объединились, взошли наверх на теплоход к капитану и объяснили, что хотели бы поплыть на Валаам, но у нас не очень шикарно с деньгами. Капитан записал фамилию «старшего» нашей «группы» и пропустил нас на теплоход.

На Валаам мы заплыли совершенно бесплатно, встретившись там с еще двумя участниками этого похода, добиравшимися на остров на надувных резиновых лодках вдоль островов северной части Ладоги от Питкяранты до Лахденпохьи, причем обоих звали Андреями. Организатором похода был Андрей Епатко.

На острове, где запрещена любая туристическая самодеятельность, как то: установка палаток, разбивка лагеря, разведение костров, приготовление на них пищи, ловля рыбы и что-то еще, портящее жизнь туристу, мы выставили 2 палатки возле огорода исчезающее малочисленных местных жителей - в трехстах метрах от администрации острова, отделенной от нашего лагеря прозрачным рядом деревьев, со стороны администрации однако же оставляющими нас незамеченными. Лагерь наш размещался на большом округлом камне, на дальней стороне которого притаилась в траве земляничная поляна с крупными ягодами земляники. За один проход по ней я собирала около стакана ягод, и так два-три раза в день.

Мы обильно кашеварили, ловили рыбу (она почему-то не ловилась), банками кушали сгущенку и тушенку, загорали и при этом совсем не прятались. Поездка на Валаам на удивление для меня оказалась впервые лишенной религиозного интереса к истории и переплетению судеб ключевых личностей с этой историей, как это было в подобных местах ранее.

Зато давнишние мечты поучаствовать в водном походе сбывались как в сказке. К тому же в мужской компании мне, разумеется, даже грести не пришлось.

Самым захватывающим впечатлением оказалась перспектива кульнуться из лодки за борт в Ладогу около прибрежных скал Валаама, к которым мы вынуждены были жаться, уворачиваясь от поднявшейся в пол человеческого роста волны от «Ракеты», наводящей состояние ужаса по мере того, как она к нам приближалась. Даже Андрей, шесть лет самозабвенно занимающийся плаванием на лодках и достигший высокого уровня мастерства среди питерцев-водников, сказал, что такой высокой волны от катеров дотоле не видал. Состояние парализующего ужаса по мере приближения волны непосредственно к лодке сменилось у меня состоянием сконцентрированности, собранности и готовности встретить волну и удержать равновесие в лодке.

Первая волна подбросила лодку, подставленную легким и точным гребком Андрея аккурат перпендикулярно набегающей волне, и почти тут же опустила. Мы не перевернулись, выстояли! Лодка немного увернулась от перпендикуляра, а вторая волна шла чуть более высокая, чем первая, и я забеспокоилась. К тому же Андрей начал считать атакующие нас волны: «первая, вторая…». Лодку немного крутнуло и шатнуло боком от второй волны, и когда Андрей объявил надвигающуюся третью, я почему-то по ассоциации с девятым валом подумала, что нам предстоит выдержать девять таких наступлений волн, и, если мы не перевернемся на девятый раз, то все будет нормально.

Но третья волна оказалась последней из этих гигантских волн, и я даже перед ней успела залюбоваться горбатой поверхностью воды и ровностью по всей длине накатывающегося на нас гребня… Незабываемые впечатления, когда страх перед стихией заменяется на интерес, слияние с ней и восхищение ее красотой и мощью.

На обратном пути Андрей поделился со мной одним малообитаемым местом, - как раз таким, куда бы я хотела попасть отдохнуть по-настоящему и о чем мечтала очень давно…

Валаам я покинула вполне цивильно, на «Ракете» за 170 рублей до Сортавалы, хотя можно было ехать с ребятами в Питер за 300 рублей на лапу на каком-то большом двухпалубнике, но меня этот выпендреж не прельщал, - манил изогнутый ландшафт северного побережья Ладоги, который хотелось увидеть с земли и заснять. Да и лишиться всех денег сразу за один только ночной переплыв в Питер, ничего по дороге не рассмотрев, мне представлялось очень уж неразумно.

От Сортавалы подвозил на серебристой служебной иномарке сам мэр Сортавалы до дачи, обустроенной в очень живописном месте, - невдалеке от трех соединяющихся протоками озер с чистыми, доступными берегами, местами скалистыми, и впадающими в конечном итоге в Ладогу. Водитель второй машины вывез меня на окраину Лахденпохьи из города. В третьей машине мне на высадке совершенно неожиданно подарили 100 рублей, снабдили банкой тушенки хорошего качества, предложили хлеб и пиво, но хлеб у меня был, а от пива я отказалась, т.к. я его не люблю. Еще подстраховали «КамАЗом», идущим следом через час на Питер.

Но «КамАЗ» не понадобился: я быстро словила машину до Питера. За рулем (надо же, какое совпадение!) оказался знакомый мэра Сортавалы, с которым они вместе были начальниками одного ранга (двумя из пяти) в Сортавале несколько лет тому назад. Интуиция через несколько минут уловила в нем что-то от спецназовца из «горячих точек», но когда я спросила, кем он работает, сказал, что строитель. Несколько позже выяснилось, что он в сорок лет шесть лет на военной пенсии, что опять оживило догадку о «горячих точках». Подъезжая к Питеру сказал:

- Я счастливый человек, - я понял это, когда чудом выжил. Пуля попала в позвоночник, завернулась и остановилась в пяти миллиметрах от легочной вены. Я даже не понял, что произошло, крови почти не было, только удар в спину, - наверняка снайпер стрелял. Я только вышел на улицу и почувствовал удар в позвоночник – точно в середину, в 11-й или 12-й позвонок. …Если б не повезло тогда, сейчас бы рядом с тобой не сидел…

- Где это было?

- В Грозном…

Утром планы мои в Питере неожиданно поменялись. Первоначально я намеревалась попасть на трассу на Гатчину. Выйдя из метро, обратила внимание на маршрутку до Пушкина, которая, по идее и по карте, должна была выезжать из Питера именно туда. Пока маршрутка ждала других пассажиров, я вспомнила свое внутреннее обещание в завершение дня прощения на семинаре: подать записку и поставить свечу за ушедших родственников, а, по сути, за свой род.

И в Выборге я решила, что подходящее для этого после семинара место – именно Вырица, а не Валаам, а сейчас почувствовала, что сделать это хочу непременно до возвращения домой, отмахиваться на потом не имеет смысла. И из Пушкина на Вырицу отправлялась электричка – как раз через пару минут, как я купила билет на вокзале.

Вырица, где служил Серафим Вырицкий, названный так в честь другого Серафима – Саровского, и о котором я читала три месяца назад книжку, с которой все и закрутилось. После этого чтения начались слезы раскаяния за извечное высокомерие и желание любой ценой отстаивать свою правоту, отказывая в этом праве на правоту другому человеку, желание сломать мир под себя, чтобы сохранить жесткие рамки, в которых нет жизни, но есть определенность, успокоенность и убежденность в собственной непогрешимости…

Тогда же потянуло в монастырь в Минске - в Новинки, куда мы договорились поехать завтра же (в воскресенье) вместе с часто посещающей этот монастырь Любой, подругой моей тети. И там я попросила у одной из икон – второй раз то, что только и нашла главного попросить незадолго до того в монастыре в Печорах у мощей основателя Псковско-Печорского монастыря, - чтобы в наш род вернулась любовь. (Слова эти тогда пришли спонтанно, и я не поняла даже, почему я прошу именно это, когда есть много насущных и главных мелочей, в которых ух как хотелось оказаться проворной в обыденной жизни). Я стояла у иконы с закрытыми глазами, когда стук падающей на повторенной мной фразе маленькой иконы у подножия большой вспугнул охнувшую от неожиданности бабку, виновато заспешившую водворить на место рухнувшую вдруг ни с того ни с сего икону Спасителя, будто бы она была причастна произошедшему падению. Икона же первоначально стояла в выемке стены и под углом к стене, не дававшим повода к ее неустойчивости. От изумления я даже не шелохнулась, чтоб самой поправить упавшую икону.

Еще недели через три, бросив все и рискнув не сдать экзамен по методике преподавания психологии вместе со всеми, поехала в Печоры еще раз. Поминальная родительская суббота в этом году почти совпала с трехлетней годовщиной смерти отца, опередив ее всего на один день. В Печоры тянуло помянуть всех известных мне ушедших родственников, - после того, как упала икона в минском монастыре при повторе просьбы, высказанной в Печорах. Только на этот раз на службе в поминальную субботу я попросила прощения для нашего рода. И даже увидела и узнала мою записку в руках рядом стоящего возле стола с продуктами священника (как я поняла, записки поделили и раздали священникам, которые их про себя читали, стоя вокруг стола).

Никаких особых событий на этот раз не было. Разве что, по ошибке сначала попав не на службу поминания по запискам, а на службу поминания исключительно насельников монастыря и достояв ее до конца, я потом вместе с немногочисленными послушниками и богомольными бабушками этой службы попала в «дальние пещеры», куда можно по определению попасть только с заказанной и оплаченной экскурсией под предводительством священника. На выходе дежурившая там матушка протянула мне просфорку, и это было как благодать, спустившаяся ниоткуда: когда я писала записку за ушедших родственников, сидевшая рядом монахиня улыбнулась мне и дала первую просфорку, которую я восприняла как за род в целом, а мне хотелось просфорку еще и за отца. Я даже не знала, что сказать этим монахиням, когда они протягивали просфорки. И все же чувство, что происходит что-то неуловимое и важное для меня, очень явно присутствовало в происходящих событиях.

…В Вырице я попала на отпевание.

Написала записку, взяла две свечи: за здравие (за то, чтобы в наш род пришла любовь) Матери Божьей, и за упокой.

Тихий голос интуиции попросил побыть в Вырице еще какое-то время, хоть бы даже и не рядом с храмом. Я обосновалась на придорожном лесном пеньке, открыв подаренную в Питере книжку. Сюжет и стиль книги захватил настолько, что проглотила страниц 200 не отрываясь, лишь невнятное беспокойство о том, что день на исходе и близится вечер, начинали изредка давать знать о себе. Я бы и дальше не прервала чтения, если бы не воробей, приземлившийся и впившийся коготками мне в левое плечо так, что даже стряхнуть его с первого раза не получилось. Оскорбленный воробей перелетел на ветку молоденькой елки рядом со мной, и, прыгая и раскачиваясь на ней, разразился возмущенным громким чириканием в мою сторону. …«Пора!» - решила я и отложила чтение.

Благополучно выбравшись на основную трассу, я поймала ночную фуру немного не доезжавшую к утру до Витебска.

Возле Городка, где меня выгрузил водитель, - родины моего прадеда по материнской линии – на развилке услышала музыку. …Откуда? За поворотом стоял парень с рюкзаком и играл на флейте. Поняв, что это свой, подошла познакомиться. Потом пригласила далекого гостя из Хабаровска познакомиться с Минском, переборов желание поступить по инерции, т.е. не прилагать усилий, чтобы перевернуть свою жизнь немного верх дном, и в этом непривычном обрести что-то новое. Наградой за переборотые неоднократно внутренние ломки и сопротивление авантюре было мгновение на кухне за столом, когда я вдруг словила себя на осознании, что мне хорошо с этим человеком и в этот момент он «свой», - созвучный для моего молча внимающего внутреннего собеседника. Неуловимое ощущение подлинного момента в общении, от возможности которого я давно уже с неискренним цинизмом отмахивалась. И понимание, что очень просто сделать другого человека другом, - доверять, быть открытой и не прятать ту внутреннюю глубину, которая есть.

Еще один зигзаг судьбы: год назад, у подруги на работе, разбирали воздушные шарики с запрятанными внутрь наставлениями-цитатами - и я, подумав об ускользнувшем от меня ощущении задушевности, близости и любви, от которой душа словно плавиться в общении, достала себе в шарике такую:

«Самое обычное и вредное заблуждение людей – думать, что они не могут получить в этой жизни все то благо, какого они желают»…

24.07.2004.